Замри, умри, воскресни! - Страница 39

Один из хирургов тяжело вздохнул.

— Не сдавайтесь, док. — Смит тронул его за локоть. — Ради бога, не сдавайтесь! — И, обращаясь к Джонни: — Джонни-малыш. Послушай. Послушай меня. Забудь все, что наговорил тебе Мелтер, забудь все, что он болтал… Ты слышишь? Он набит дерьмом по самые уши!

Лицо Джонни по-прежнему оставалось возбужденным, меняясь, как потревоженная гладь воды. Смит набрал воздуха и заговорил снова:

— Джонни, ты играй себе, как раньше. Увертывайся. Ты в этом деле дока, Джонни. Этого у тебя не отнять. Такому нельзя научиться или научить других; это дается от природы. А Мелтер забил тебе голову идеями, которые, возможно, годятся для таких, как он сам, как я и все прочие, но тебе они ни к чему.

Один из хирургов сделал нетерпеливый жест рукой, затянутой в резиновую перчатку.

Смит обратился к нему:

— Повреждения серьезные, док?

— Давление на череп, на мозг. Может наступить временная потеря памяти.

— Он будет помнить момент ранения?

— Трудно сказать. Вероятно, нет.

Смита насильно удерживали на каталке.

— Все хорошо! Отлично, — быстро и доверительно зашептал он в ухо Джонни. — Послушай, браток. Вспомни, как ты играл мальчишкой, и не думай о том, что было сегодня. Представь, как бежишь оврагами через ручьи, как пускаешь камешки по воде, как уворачиваешься от выстрелов и хохочешь, Джонни!

У Джонни в глубинах сознания брезжили именно такие мысли.

Где-то пищал комар, бесконечно долго пищал и описывал круги. Где-то гремели выстрелы. Наконец кто-то сообщил:

— Дыхание стабилизируется.

Еще кто-то произнес:

— Сердечный ритм восстанавливается.

Смит продолжал говорить: той частицей себя, что не испытывала боли, что позволяла голосовым связкам выразить надежду и тревогу, а мозгу — сохранить страх. Грохот войны становился все ближе и ближе, но это всего лишь стучала в ушах кровь, подталкиваемая сердцем. Прошло полчаса. Джонни слушал, как слушает школяр бесконечно-терпеливого учителя. Слушал, и боль отступала, и выражение испуга стиралось с его лица, и возвращалась былая уверенность, юность и твердость, а с ними — спокойное осознание убежденности.

Хирург стянул тугие резиновые перчатки.

— Он выкарабкается.

Смит готов был запеть.

— Спасибо, док. Спасибо.

Врач поинтересовался:

— Вы все из сорок пятого взвода? И ты, и Куайр, и тот парень, Мелтер, кажется?

— Да. А что с Мелтером?

— Темное дело, что-то очень странное. Бежал прямо на прорыв под шквалом пулеметного огня немцев. Когда мчался с холма, кричал что-то вроде того, что он снова мальчишка… — Хирург поскреб подбородок. — Мы вынесли его тело — в нем было полсотни пуль.

Смит сглотнул и, откидываясь на каталку, почувствовал, как его прошиб пот. Леденяще холодный, лихорадочный пот.

— Вот тебе и Мелтер. Это он по недомыслию. Слишком рано повзрослел, как и все мы. Он не знал, как оставаться мальчишкой — таким как ты, Джонни. Потому-то ему не повезло. Я… отдаю ему должное: он хотя бы сделал попытку, этот дурень. Ведь Джонни Куайр такой — один.

— Ты бредишь, — заметил хирург. — Прими-ка успокоительное.

Смит покачал головой.

— Как насчет отправки домой? Мы с Джонни выдержим такой путь, при наших ранениях?

Хирург улыбнулся под маской:

— А куда вы денетесь? Оба вернетесь в Америку.

— Теперь, похоже, вы и сами бредите! — Смит, соблюдая осторожность, издал ликующий вопль. Он повернулся, чтобы кинуть заботливый взгляд на Джонни, который спал все так же мирно и спокойно и видел сны.

Потом Смит сказал:

— Ты слышал, Джонни? Мы поедем домой! Ты и я! Домой!

А Джонни ответил тихим голосом:

— Мама? Ой, мама.

Смит взял Джонни за руку.

— Порядок, — обратился он к врачам. — Итак, отныне я — мама. У вас сигары не найдется?

(перевод Е. Петровой)

Подмена

К восьми часам она приготовила длинные сигареты, достала хрустальные бокалы, опустила зеленую бутылку в серебряное ведерко с мелко наколотым льдом. Огляделась: картины висят ровно, пепельницы расставлены, как полагается. Тогда она взбила диванную подушку, отступила назад и прищурилась. А после заспешила в ванную и вернулась с пузырьком стрихнина, который предстояло засунуть под газеты на журнальном столике. Молоток и тонкий нож для колки льда уже лежали в нужных местах.

Она была во всеоружии.

Словно проведав об этом, тут же задребезжал телефон. В трубке прозвучало:

— Я уже поднимаюсь.

Он звонил из лифта, бесшумно плывущего по железной глотке здания, а сам тем временем приглаживал аккуратно подстриженные тонкие усы, поправлял белый летний пиджак и черный галстук. Сейчас он проведет рукой по светлым, чуть седеющим волосам — импозантный пятидесятилетний мужчина в прекрасной форме, сохранивший живость характера и охоту наносить визиты красивым женщинам слегка за тридцать, знающий толк в вине и прочих удовольствиях.

— Предатель — шепнула она у двери за миг до того, как послышался негромкий стук.

— Добрый вечер, Марта, — сказал он. — Так и будешь разглядывать меня с порога? — Она коснулась губами его щеки. — Это называется поцелуй? — В его голубых глазах мелькнуло недоумение. — Ну-ка. — Он показал ей пример.

Закрыв глаза, она думала: разве не то же самое повторялось неделю, месяц, год назад? Откуда у меня эти подозрения? Какая-то мелочь. Сущий пустяк, даже не выразить словами. Что-то в нем изменилось — неуловимо, но бесповоротно. От этой бесповоротной, решительной перемены она потеряла сон. Вскакивала с постели в три часа ночи, чтобы успеть до утра слетать на вертолете в сторону побережья, где без перерыва крутили кино, проецируя изображение прямо на облака неподалеку от Станции, причем фильмы были старые, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года: неисчерпаемые, как воспоминания о прошлом, они брезжили в океанской дымке над темной водой, а голоса актеров плыли по волнам прилива, словно голоса богов. Вот уже два месяца ее не отпускала усталость.